Неточные совпадения
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта
история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от
любви в романах-с. Что за диво?..
Тогда я рассказал всю драматическую
историю нашего знакомства с нею, нашей
любви, — разумеется, прикрыв все это вымышленными именами.
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя
историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от
любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
— Я — смешанных воззрений. Роль экономического фактора — признаю, но и роль личности в
истории — тоже. Потом — материализм: как его ни толкуйте, а это учение пессимистическое, революции же всегда делались оптимистами. Без социального идеализма, без пафоса
любви к людям революции не создашь, а пафосом материализма будет цинизм.
— Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных
историй и любит рассказывать. Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка в снег и ушел куда-то, пропал без вести или — возмущенный бесплодностью
любви — сделал что-нибудь злое? Как думаете?
И, подтверждая свою
любовь к
истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом расскажут
историю чьей-нибудь
любви, похожей на ее
историю; а как все
истории о
любви очень сходны между собой, то ей часто приходилось краснеть.
Она глядела на него долго, как будто читала в складках на лбу, как в писаных строках, и сама вспоминала каждое его слово, взгляд, мысленно пробегала всю
историю своей
любви, дошла до темного вечера в саду и вдруг покраснела.
Сидя теперь у одра, он мысленно читал
историю Наташи и своей
любви, и когда вся
история тихо развилась и образ умирающей стал перед ним немым укором, он побледнел.
Всякое творчество и всякая
история есть
любовь к дальнему, а не
любовь к ближнему,
любовь к ценности, а не к благополучию.
— Вы рассказывали мне
историю вашей
любви к Соловцову. Но что это такое? Это было…
Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время,
история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы — их, а потому, что и они, и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей
любви к России или они — в нашей.
Я еще понимал и ценил провансальских трубадуров, которые впервые в
истории культуры внесли идеальную любовь-влюбленность.
Социализация пола и
любви есть один из самых отталкивающих процессов человеческой
истории, он калечит человеческую жизнь и причиняет неисчислимые страдания.
Статья Вл. Соловьева «Смысл
любви» — самое замечательное из всего им написанного, это даже единственное оригинальное слово, сказанное о любви-эросе в
истории христианской мысли.
Она выразилась в его бунте против
истории и против всякого насилия, в его
любви к простому трудовому народу.
И все неудачи христианства в
истории могут только подтверждать истину о Христе, могут лишь усилить
любовь к Нему.
Оправдание творчества и есть оправдание
истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и
любви личной, познания и поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов, для которых должно быть найдено место в Царстве Божьем.
Христос не совершал чудес в
истории, отверг этот дьявольский соблазн, так как в свободе человека видел смысл
истории, так как чудеса были бы насилием и не оставили бы места для достоинства и заслуги
любви к Христу.
Третий Завет, завершающий диалектику
истории, осуществляющий завет
любви истинной антропологии, восстановит всю полноту язычества, но просветленного и освобожденного от тления, освятит всю плоть культуры, но осмысленную и побеждающую смерть.
А для
любви такие ли хитрости прощаем мы самым нравственным героям, в самых романических
историях!
— А не знаете ли вы, Гаврило Емельяныч, — спросил его потом Вихров в одну из следующих послеобеденных бесед, — какой-нибудь
истории, где бы
любовь играла главную роль; мне это нужно для сочинений моих, понимаете?
Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался спать, выходили сидеть на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю
историю своей
любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
— Но, однако, я все-таки жду от вас
истории о
любви, — перебил его Вихров.
Воображение его было преисполнено чистыми, грандиозными образами религии и
истории, ум занят был соображением разных математических и физических истин, а в сердце горела идеальная
любовь к Мари, — все это придало какой-то весьма приятный оттенок и его наружности.
— Вот у него с маменькой своей какая по любви-то
история была, сильнеющая; он года с три, что ли, тому назад приезжал сюда на целое лето, да и втюрился тут в одну крестьянскую девушку свою.
История этой
любви очень проста: он тогда только что возвратился с Кавказа, слава гремела об его храбрости, все товарищи его с удивлением и восторгом говорили об его мужестве и твердости, — голова моя закружилась — и я, забыв все другие качества человека, видела в нем только героя-храбреца.
И вот вся
история моего счастия; так кончилась и разрешилась моя
любовь. Буду теперь продолжать прерванный рассказ.
Вообще они у нас бойки только по части разговоров о том, какое чувство слаще —
любовь или дружба, или о том, какую роль играл кринолин в
истории женского преуспеяния.
— Итак, это дело решенное, — промолвил он, глубже усаживаясь в кресло и закурив сигару, — каждый из нас обязан рассказать
историю своей первой
любви. За вами очередь, Сергей Николаевич.
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую
любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал
историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту
историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
О страстной
любви к нему этой барышни говорил спокойно и утвердительно, и, несмотря уже на общую нелепость рассказа, так дико было слышать такую романическую
историю о влюбленной девице от человека под пятьдесят лет, с такой унылой, огорченной и уродливой физиономией.
Он рассказывает, как сон,
историю своей первой
любви к горничной архитектора, у которого он жил учеником. Тихонько плещет серая вода, омывая углы зданий, за собором тускло блестит водная пустыня, кое-где над нею поднимаются черные прутья лозняка.
Особенно меня поразила
история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал вопрос: почему не он — хозяин, а — Петр? Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с
любовью, кирпичи летали в руках у него, точно красные голуби. Рядом с ним больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком в артели; он говорил о работе...
История человечества наполнена доказательствами того, что физическое насилие не содействует нравственному возрождению, и что греховные наклонности человека могут быть подавлены лишь
любовью, что зло может быть уничтожено только добром, что не должно надеяться на силу руки, чтоб защищать себя от зла, что настоящая безопасность для людей находится в доброте, долготерпении и милосердии, что лишь кроткие наследуют землю, а поднявшие меч от меча погибнут.
По вечерам читает вслух, недавно прочитал прежалостную
историю: женщина уязвлена была великой
любовью и покорно погибла от неё, как Палага и как всем бы женщинам следовало.
— Я не понимаю, — сказала Биче, задумавшись, — каким образом получилось такое грозное и грязное противоречие. С
любовью был построен этот корабль. Он возник из внимания и заботы. Он был чист. Едва ли можно будет забыть о его падении, о тех
историях, какие произошли на нем, закончившись гибелью троих людей: Геза, Бутлера и Синкрайта, которого, конечно, арестуют.
Жена и отец притворились удивленными, а он, суровый и недоверчивый молодец, первое время держал себя спокойно, желая убедиться в справедливости доноса, — он слышал
историю Эмилии Бракко; он хорошо приласкал жену, и некоторое время оба они как бы снова переживали медовый месяц
любви, жаркий пир молодости.
Сцена ее прощания с ним дает нам чувствовать, что и тут еще не все потеряно для Тихона, что он еще может сохранить права свои на
любовь этой женщины; но эта же сцена в коротких, но резких очерках передает нам целую
историю истязаний, которые заставили вытерпеть Катерину, чтобы оттолкнуть ее первое чувство от мужа.
— Да вот поделиться с нами твоими воспоминаниями, рассказать l'histoire intime de ton coeur… [твою интимную сердечную
историю… (франц.)] Ведь ты любил — да? Ну, и опиши нам, как это произошло… Comment cela t'est venu [Как это случилось с тобой (франц.)] и что потом было… И я тогда, вместе с другими, прочту… До сих пор, я, признаюсь, ничего твоего не читала, но ежели ты про
любовь… Да! чтоб не забыть! давно я хотела у тебя спросить: отчего это нам, дамам, так нравится, когда писатели про
любовь пишут?
Жадов. Изволь.
История моя коротка. Я женился по
любви, как ты знаешь, взял девушку неразвитую, воспитанную в общественных предрассудках, как и все почти наши барышни, мечтал ее воспитать в наших убеждениях, и вот уж год женат…
— Правда в ваших словах чувствуется великая и, конечно, внутренняя правда, а не логическая и, стало быть, самая верная; но ведь вот какая тут
история: думаешь о
любви как-то так хорошо, что как ни повстречаешься с нею, все обыкновенно не узнаешь ее!.. Все она беднее чем-то. И опять хочется настоящей
любви, такой, какая мечтается, а настоящая
любовь…
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на
любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в
истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Кроме
любви к литературе и к театру, которая соединяла меня с Александром Панаевым, скоро открылась новая общая склонность: натуральная
история и собирание бабочек; эта склонность развилась, впрочем, вполне следующею весною.
Вязопуриха была старше меня одним годом, мы с нею были особенно дружны; но под конец осени я заметил, что она начала дичиться меня…… Но я не стану рассказывать всей этой несчастной
истории моей первой
любви, она сама помнит мое безумное увлечение, окончившееся для меня самой важной переменой в моей жизни. Табунщики бросились гонять ее и бить меня. Вечером меня загнали в особый денник; я ржал целую ночь, как будто предчувствуя событие завтрашнего дня.
Я был бы разыскан и вставлен опять в ход волнующей опасностью и
любовью истории.
— «Она была достойна
любви, и он любил ее; но он не был достоин
любви, и она его не любила» — это старая
история, которая будет всегда нова, — произнес он серьезно и с закуренной сигарой снова повалился на ковер, закрыл ноги клетчатым пушистым пледом и стал читать далее.
Устрялов приводит следующие слова: «Аз, раб того благочестивого императора, мний всех, милость того на себе имех и дел блаженных его некоих самовидец бых; того ради, по долгу рабства и
любви, должен блаженные дела его прославлять, а не образом
истории писать дерзаю.
Вся эта
история началась с того, что, по словам всезнающей Аксиньи, конторщик Пальчиков, проживающий в Шалометьеве, влюбился в дочь агронома.
Любовь была пламенная, иссушающая беднягино сердце.
В
истории, в психологии, в этнографических сочинениях также говорится о
любви, — но только на своем месте, точно так же как и обо всем.